Вычисление Бога - Страница 88

Первые стадии взрыва Бетельгейзе уже нарушили спутниковые системы дальней телефонной связи, так что мне вряд ли следовало удивляться, что аватар периодически появлялся и исчезал: электромагнитная какофония из созвездия Ориона нарушала связь между реальной Холлус на орбите над Эквадором и её голографической проекцией здесь, в Торонто.

— Мне бы хотелось быть с Сюзан, — сказал я, глядя на инопланетянку по другую сторону стола, заваленного незаконченными делами.

К моему изумлению, Холлус повысила голос — до сих пор мне этого слышать не доводилось:

— Ты, по крайней мере, ещё повидаешься с семьёй. Ты думаешь, ты вдали от дома? Я даже не могу связаться с детьми. Раз Бетельгейзе так мощно ударила по Земле, она ударит и по третьей планете Беты Гидры. Я даже не могу попрощаться с Кассольдом и Пильдон по радио; мало того, что слишком много помех, так сигналу ещё и идти до них двадцать четыре года!

— Прости, — вымолвил я. — Я ляпнул не подумав.

— Да уж, это точно, — огрызнулась она, так что голографическая капелька слюны вылетела из левой речевой щели. Но уже через мгновение Холлус, казалось, немного успокоилась. — Прошу прощения. Просто… я так люблю своих детей. Знать, что они… что весь мой народ… умирают…

Я посмотрел на своего друга. Она находилась в отрыве от дома уже так давно — на долгие годы она выпала, отстала от происходящего на родной планете. Её сын и дочь были взрослыми, когда Холлус отправилась в великий вояж по восьми звёздным системам, но сейчас — сейчас они, скорее всего, были уже в возрасте, быть может, биологически даже старше самой Холлус: ведь большую часть пути та проделала на релятивистских скоростях.

Но, если подумать, даже это ещё не самое худшее. Бетельгейзе — звезда северного неба, а Бета Гидры светит в небе южного полушария. Это значит, что Земля расположена между этими звёздами. Пройдут годы, прежде чем вспышку Бетельгейзе заметят на третьей планете Беты Гидры — но нет никакой возможности выслать им предупреждение; ничто не могло достичь планеты форхильнорцев быстрее, чем сердитые фотоны с Бетельгейзе, уже вылетевшие в ту сторону.

Холлус явно прилагала усилия, чтобы вернуть себе выдержку.

— Пойдём, — сказала она наконец, качнув туловищем медленно, сознательно. — Почему бы не выйти на улицу и не полюбоваться зрелищем?

И мы пошли — проехали на лифте до цокольного этажа и вышли через служебный вход, очутившись на том же бетонном пятачке, где челнок Холлус приземлился в первый раз.

Насколько я понял, форхильнорка и её коллеги сейчас действительно переводили корабль в максимально безопасное положение. Но её проекция стояла рядом со мной перед зданием музея, в тени купола покинутого планетария, и смотрела в небо. Даже большинство прохожих сейчас смотрели больше на голубой небосвод, чем на странного паукообразного пришельца.

Бетельгейзе было отчётливо видно по ту сторону улицы, в направлении Квинс-парка; она висела градусах в тридцати над горизонтом, если смотреть на юго-восток. Было не по себе видеть звезду, ярко горящую при свете дня. Я попытался представить, как должно выглядеть созвездие Орион на голубом небе, но понятия не имел, как оно сориентировано в течение дня.

Из музея нескончаемым потоком выходили прочие сотрудники и посетители. Они присоединялись к толпе, сгрудившейся по эту сторону дороги. И несколько минут спустя из служебного выхода появился астроном Дональд Чен — живой мертвец, который направился к нам, живым мертвецам не хуже него.

Разумеется, орбитальный телескоп «Хаббл» тут же нацелили на Бетельгейзе. Ещё лучшие кадры были получены космическим кораблём Холлус, «Мерелкасом». Их передали на Землю, чтобы все желающие могли их увидеть. Даже до того, как звезда начала увеличиваться в размерах, телескопы корабля-матки разрешали Бетельгейзе как красный диск с рябью холодных пятен и крапинками горячих конвективных зон, и всё это было погружено во впечатляющую красную корону.

Но сейчас эту призрачную внешнюю атмосферу сдуло феноменальным взрывом, а сама звезда стремительно расширялась, многократно превысив свой обычный диаметр — впрочем, поскольку Бетельгейзе до последнего времени была переменной звездой, сложно сказать наверняка, каков для неё нормальный диаметр. Неважно — никогда раньше она не достигала таких пропорций. Жёлто-белый шар перегретого газа, смертоносной плазмы, разлетался от диска, распространяясь во все стороны разом.

При свете дня, с поверхности планеты, всё, что мы видели — яркую точку света, сверкающую и мерцающую.

Но телескопы космического корабля показали больше.

Гораздо, гораздо больше.

Они показали, как звезду сотряс ещё один мощный взрыв — на самом деле, от него она даже слегка сдвинулась в поле зрения телескопа, — который вышвырнул в пространство ещё больше плазмы.

А затем на небольшом расстоянии от правого края звезды появилось нечто вроде вертикального разрыва — с рваными краями, обрамлёнными с обеих сторон пронизывающим бело-синим заревом. Разрыв расширялся, края его становились всё более неровными, и тут…

…И тут нечто более тёмное, чем сам космос, начало течь из этого разрыва, изливаясь в пространство. Это нечто было вязким — словно смола, медленно натекающая извне, с обратной стороны, но…

Но, разумеется, здесь и не пахло «обратной стороной» — в ткани Вселенной не было и не могло быть дыр; нельзя схватить пространство и содрать с него кожуру. Вселенная по определению включает саму себя. И если источник черноты находился внутри Вселенной, значит, этот разрыв должен был быть туннелем, «кротовой норой», изгибом пространства, звёздными вратами, порталом — в общем, чем-то таким, что напрямую соединяет две точки космоса.