Вычисление Бога - Страница 68

Можно вспомнить и Пола Курусу, с которым мы учились в старших классах. Его я в приступе злости как-то раз обозвал расистским прозвищем — единственный раз в моей жизни. Он посмотрел на меня с такой болью; конечно, ему приходилось слышать такое и от остальных, но предполагалось, что мы с ним друзья. Понятия не имею, что на меня нашло, и я всегда хотел высказать ему, как мне было жаль. Но разве можно заговорить об этом три десятка лет спустя?

Но Гордон Смолл — с ним я был просто обязан поговорить. Я не мог, просто не мог уйти в могилу, так и не разобравшись с этим. Гордон переехал в Бостон в начале 1980-х. Я позвонил в справочную. В Бостоне числились трое Гордонов Смоллов, но лишь у одного из них в инициалах стояла средняя Ф. Вторым именем Гордона как раз было «Филипп», вспомнил я.

Я бегло записал номер, набрал девятку для выхода на город, набрал личный код для дальних звонков, затем номер Гордона.

— Алло? — ответила девочка.

— Алло, — сказал я. — Могу я поговорить с Гордоном Смоллом?

— Сейчас, — сказала она, и крикнула куда-то: — Дедушка!

Дедушка. Он уже дедушка — в пятьдесят четыре. Просто уму непостижимо, сколько времени прошло. Я был готов повесить трубку, когда из неё донёсся голос:

— Алло?

Всего два слога — но голос я узнал моментально. С ним нахлынули целые вереницы воспоминаний.

— Горд, это Том Джерико, — сказал я.

Повисла пауза, и через несколько секунд в трубке послышалось ледяное:

— А.

По крайней мере, он не бросил трубку. Может быть, он подумал, что кто-то умер — наш общий друг, скажем… кто-то, о ком ему хотелось бы знать, кто-то, кто значил для нас обоих достаточно много, чтобы я мог отставить наши разногласия в сторону, чтобы известить Гордона о похоронах. Кто-то из группы старых друзей, из нашей округи.

Но больше он ничего не сказал. Просто «а». И стал ждать, пока я продолжу разговор.

Сейчас Гордон был в Штатах, а я неплохо знал американские масс-медиа: как только инопланетяне оказались на территории США — тот форхильнорец, который обивал пороги судов в Сан-Франциско, и второй, посещающий психиатрическую клинику в Чарльстоне, — о внешнем мире речи больше не зайдёт; если Гордон и знал обо мне и Холлусе, то не подал знака.

Конечно, я заранее отрепетировал свои слова, но его тон — холод, враждебность — заставили меня проглотить язык. В конце концов я выпалил:

— Мне жаль.

Он мог понять это как угодно: «мне жаль тебе докучать», «мне жаль, что пришлось оторвать тебя от дел», «прискорбно слышать, что у тебя стряслось то или иное печальное событие», «жаль, что скончался старый друг» — или, конечно же, что я, собственно и хотел сказать: «сожалею о том, что случилось. Жаль, что нашёлся тот клин, который был вбит между нами десятилетия назад». Но Гордон не собирался делать разговор лёгким для меня:

— Что — жаль? — спросил он.

Я выдохнул в трубку, возможно, довольно-таки шумно.

— Горд, мы ведь были друзьями.

— Пока ты меня не предал. Да, были…

Так вот, значит, как всё будет! Никакой взаимности; ни малейшего осознания, что мы оба обошлись друг с другом неправильно. Всему виной я, и только я.

Злость бурлила во мне; в какой-то миг я хотел дать ей выплеснуться, сказать ему, какую боль причинил мне его поступок, сказать, как я плакал — буквально, по-настоящему плакал — от бешенства и разочарования, как мучился от того, что дружба разбилась вдребезги.

На секунду я прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Я позвонил, чтобы поставить точку, а вовсе не для того, чтобы заново начать старую ругань. Грудь пронзило болью; стресс всегда её усиливал.

— Мне жаль, — повторил я. — Это не давало мне покоя, Горд. Год за годом. Я не должен был сделать то, что сделал.

— Да уж, это чертовски верно сказано, — сказал он.

Однако я не мог взять всю вину на себя; во мне всё ещё говорила гордыня или что-то вроде того.

— Я надеялся, мы могли бы извиниться друг перед другом, — предложил я.

Но Гордон увильнул от этой идеи:

— Почему ты звонишь? После стольких лет?

Мне не хотелось говорить ему правду: «Видишь ли, Горд-о, дело вот в чём: я скоро умру, и…»

Нет. Нет, я не мог бы заставить себя это произнести.

— Просто хотел разобраться со старыми делами.

— Поздновато спохватился, — заметил Гордон.

«Нет, — подумал я. — В следующем году было бы поздновато. Но, пока мы живы, ещё не поздно».

— Кто взял трубку, твоя внучка? — спросил я.

— Да.

— Моему сыну шесть. Его зовут Рики — Ричард Блэйн Джерико.

Я помолчал, давая имени повисеть в воздухе. Гордон тоже был фанатом «Касабланки»; я думал, может, звук этого имени его смягчит. Но если Гордон и улыбнулся, по телефону я этого не увидел.

Он ничего не ответил, поэтому я спросил:

— Как у тебя дела, Горд?

— Отлично, — ответил он. — Женат уже тридцать два года; два сына, два внука и внучка.

Я ждал в ответ хоть какой-нибудь взаимности; простого «а у тебя?» было бы достаточно. Но не дождался.

— Что же, вот и всё, что я хотел сказать, — произнёс я. — Просто сказать, что мне жаль; что мне бы хотелось, чтобы всё вышло иначе, не так.

Добавить «что мне бы хотелось, чтобы мы с тобой оставались друзьями» было бы слишком, поэтому я на стал этого говорить. Вместо этого произнёс:

— Надеюсь… Надеюсь, твоя дальнейшая жизнь будет классной, Горд.

— Спасибо, — ответил он. И затем, после, казалось, бесконечной паузы: — Твоя тоже.

Если бы разговор продлился ещё, я бы не выдержал.

— Спасибо, — сказал я. И потом: — Пока.